— Я хочу, чтобы все вы улыбались! Чтоб глаза блестели! — с этими словами Алексей Кузнецов, народный артист России, замечательный гитарист и живая легенда отечественной джазовой культуры поднялся на мурманскую сцену. Для знатоков его приезд был событием из ряда вон выходящим: по уровню мастерства, опыту и мировой известности Кузнецов — настоящая звезда, как его друзья и любимые партнеры по сцене Георгий Гаранян, Анатолий Кролл или Игорь Бутман. Правда, на этот раз в зале филармонии было на удивление много свободных мест — то ли рекламы недоставало, то ли зрителей оттянула проходившая в тот жевечер встреча с Евгением Евтушенко...

Впрочем, артист и виду не подал, что немногочисленность публики его задевает: насто­ящий профи умеет одинаково выкладываться и для сотен поклонников, и для горстки це­нителей. Главное, чтоб с залом был контакт.

— Для меня джаз — это в первую очередь общение, — объясняет Кузнецов. — Это ритм, который нужно поймать, — и оказаться, что называется, на одной волне с собеседником. Особый пульс— если он у нас совпадает, значит, цель достигнута. Поэтому мне важно видеть глаза слушате­лей, чувствовать их дыхание...

«Алексей Апексеич» — так, по-домашнему, зовут его члены команды — участники ансамб­ля, продюсер… Признаются: за годы работы — удивительное дело — ни разу не нашлось пово­да обидеться на мэтра. Просто это человек такого градуса чут­кости, такта, интеллигентности, что каждому с ним тепло. И ни­какой «звездности» — напротив, к своим многочисленным рега­лиям и бесспорной славе музы­кант относится чуть иронично, словно даже стесняясь их. Так только, к слову, вспомнит, на­пример, как великий Дюк Эллингтон аплодировал его вы­ступлению, — улыбнется… Или как в 1988 году со своим трио в Центре управления полетами играл для космонавтов, нахо­дившихся на орбите. Или как на всю жизнь подружился с Вячеславом Тихоновым после записи музыки к «17 мгнове­ниям весны» — это ведь кузне­цовская гитара звучала для Штирлица, который с тех пор «подсел» на джаз. Кстати, в Мурманск исполнитель приехал с тем самым инструментом, ги­тарой «Гибсон», обладающей удивительно глубоким и про­никновенным голосом.

— Да, это знаменитая гитара, — кивает артист. — Только она не моя, она государственная! При­надлежит оркестру кинемато­графии, где я пятнадцать лет работал. Играю на ней, пока играется. Потом вернуть при­дется. Этот «Гибсон» у меня в руках с 1973 года. Достался мне тогда такой ребенок — и вот я его воспитал, теперь везде со мной ездит, ни разу не подвел. Не­обыкновенно профессиональ­ный инструмент, второго такого я не встречал. Гитара же, как человек: она разговаривает, ты ее голос узнаешь, отвечаешь… А нет со мной гитары — как души нет, будто забрали!

В жизни Кузнецова этот «Гиб­сон» второй. Первый, 1911 года выпуска, был отцовским, при­надлежал Алексею Кузнецову-старшему, гитаристу московско­го оркестра Юрия Силантьева, по сути — первому учителю мое­го собеседника.

— Отцовскому инструменту я действительно завидовал, — рассказывает он. — Брать в руки мне его долго не разрешали, пока классе в восьмом я не организовал школьный ансамбль. Там были два аккордеона, гита­ра и ударные. Играли на вече­рах, учились джазу. Вот на один из вечеров мне и разрешили взять тот инструмент. Помню, как гордо я пронес его по всей Ново-Басманной улице, где мы жили...

Училище Кузнецов-младший окончил по классу домры — гита­ру тогда не преподавали, считая буржуазным инструментом. Но сразу из-за парты молодой му­зыкант попал в оркестр, сменил отца в силантьевском коллек­тиве — и понеслось… Гастроли, фестивали, собственные коман­ды. Рано сложился свой почерк: никаких спецэффектов и укра­шательств, чистая гитара.

— У гитары столько обликов, столько возможностей, что надо к ней только прислушиваться, — убеждён артист. — Я вот очень люблю бывать в жюри на ги­тарных фестивалях, где играют и джаз, и классику, и фьюжн, и все-все-все! Там осознаешь, на­сколько это многоликий инструмент. У меня самого три гитары — и все разные. Жаль, трудно сразу все привезти на гастроли, но когда-нибудь удастся сде­лать такую программу!

Рассказывать, показывать, знакомить молодых с нестан­дартной музыкальной куль­турой— главное дело Алексея Алексеевича. «Общение» и «просвещение»— его любимые слова. Уже пятнадцать лет каждую среду он приходит в московский салон «Аккорд», чтобы совершено бесплатно давать мастер-классы начина­ющим исполнителям. Там один на один «прощупывает пульс» заболевших гитарой мальчи­шек, отвечает на любые воп­росы, играет и слушает чужую, еще несовершенную и робкую игру. Никому не отказывает. Помогает. Небывалое дело для звезды, не правда ли? Но этот самый непубличный человек российского джаза иначе себя не мыслит.

— Так это же нормально — ви­деть друг друга. Жизнь же не от фестиваля к фестивалю идет, а каждый день! А сейчас и время такое, нужно постоянно гово­рить с людьми, просвещать… Я и на концертах, помимо того что играю, хочу разговаривать. Пусть не музыкальный это жанр, ну и что?!

Он разговаривает. Отвечает на вопросы слушателей, обе­щает приехать специально на мастер-класс, просто делится эмоциями: «Вы подумайте, ка­кое это вкусное блюдо — балла­да!», «А вот послушайте, какой солнечный пульс!» Седоволосый, худощавый, с длинными «породистыми» пальцами по­томственного музыканта, Куз­нецов иронизирует над своим возрастом, говоря, что привез в Мурманск «седой джаз», и уверяя, что его молодые кол­леги по трио, контрабасист Ма­кар Новиков и ударник Давид Ткебучава — персоны гораздо более востребованные, неже­ли он: «Это ведь я их по теле­фону ищу, мол, не согласитесь ли со мной в Заполярье прока­титься?» А еще с улыбкой рас­сказывает, как исключительно из любви к отечественному производителю по сей день в столичном потоке «Лексусов» и «Порше» ездит на сорок пер­вом «Москвиче».

С виду — очень домашний че­ловек, уютный: четверо вну­ков, музыка, посвященная им, негромкий голос и мягкий взгляд сквозь очки… И компо­зиции любит мягкие: то качает зал на неспешных волнах свин­га, то играет задумчивый блюз. А то лукаво улыбнется — и, раз­брызгивая молодую и горячую энергию, выдаст виртуозный джазовый «стандарт», от кото­рого кровь быстрей бежит в жи­лах, а глаза начинают блестеть. Он в джазе — ровно полвека. И оттого убежден: это не музыка, это его собственный пульс:

— Знаете, «свинг» буквально — это «раскачивание». Вот ког­да зал вместе с тобой начи­нает покачиваться, значит, ты добрался до каждого, ключик нашел. Джазом ведь прививку не сделаешь— это просто от Бога...

Татьяна БРИЦКАЯ, газета «Мурманский вестник», 6 мая 2008 год

газета «Мурманский вестник»